Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

Резкий ветер гнал поземку в полуночной мгле. Среди облаков изредка проглядывал месяц, и тогда на миг раскрывалась широкая, залитая голубоватым светом панорама стоявшего под горой большого села.

Во тьме слышалось конское ржание, скрид колес и громкие голоса. Какие-то люди слезали с лошадей, с тачанок и настойчиво стучали в ворота.

Наполняя хату стужей и грохотом сапог, в двери ввалились три человека.

— А ну, хозяева, дайте огня! — хрипло сказал один из вошедших, с трудом разлепляя замерзшие губы. — Шо? Керосину немае? — продолжал он с угрозой. — Ишь, элементы! Из-под земли достань, а найди! Ты шо там шепчешь? Думаешь, я глухой?! — прикрикнул он на хозяина, который, шепча что-то жене и оглядываясь, доставал из-за печки закопченную лампочку.

Вошедшие сняли оружие, свалили в угол и при свете зажженной лампы шумно расселись на лавке. Один из них, Щусь, зябко похлопывал себя по бокам. Другой, Хайло, яростно дул в кулаки.

Хозяйка, курносая баба, видимо уже умудренная опытом, с молчаливой сноровкой собирала на стол.

— Ты шо? Ты шо нам даешь?! — просипел Левка Задов, увидев на тарелке тонкий кусок пожелтевшего сала. — Ты нам в четыре пальца давай! — Он показал размеры на пухлой ладони. — Вот такого! Пошире. Понятно?

— Подай, — коротко распорядился хозяин.

Левка бросил косой взгляд на него, подмигнул Щусю и, пытаясь придать своей опухшей физиономии оскорбленное выражение, с явной обидой сказал:

— И шо это такое? Разве мы им мало давали? Ничего не жалели. Мануфактуру. Барахло. А им сала жалко. Вот элементы!

— А кто вы будете, извиняюсь, добрые люди? — спросил хозяин с опаской.

— Дивись, не знает! Ха! — Левка, смеясь, глянул на Щуся. — Слыхал про батьку Махно? — спросил он хозяина.

Мужик, переминаясь, переступил с ноги на ногу.

— Слыхать слыхали, — отозвался он настороженно, — а вот видеть не приходилось.

Левка толкнул в бок сидевшего рядом Хайло. Тот вышел и тут же вернулся, держа в руках облепленную сенной трухой четвертную. Хозяйка поставила чашки. Левка разлил самогон и широким движением пригласил хозяина садиться к столу. Пожелав друг другу доброго здоровья, все выпили и закусили.

— Вот как, милый, у нас получается, — говорил Левка с задушевными интонациями в голосе, — мы крестьян не обижаем. Нет. Вот городских — другое дело. — Тут он облизал липкие толстые губы и, приняв важный вид, заявил, что согласно «линии» батьки Махно крестьянам надо возвратить все то, что «городские пауки» повысосали из них за прежние годы.

— Да, действительно тяжелое положение, — соглашался хозяин. — И пообносились совсем. На люди срам показаться. Один полушубок на всех.

Левка смотрел на него с вызывающей на разговор бодрой улыбкой.

— Бери, милый, носи! — вдруг предложил он, с решительным видом расстегивая подбитую мехом бекешу. — Носи, вспоминай! Очень уж ты, друг, мне полюбился!

— Да как же это так? Вы что, начальник, смеетесь? — опешил мужик.

— Какой может быть смех?

— А как же вы-то?

— Я и так. Дашь мне полушубок — и милое дело! Я ж не гордый…

Повеселевшая хозяйка сбегала на погреб за огурцами.

— Милости просим. Кушайте на доброе здоровье, — угощала она, поглядывая на Левку и дивясь, что такой страшный на вид человек оказался таким добрым.

Она поставила миску на стол.

Левка потер руки и воровато схватил самый большой огурец.

— Хотя нет, постой. Бекешу нельзя, — произнес он словно в глубоком раздумье. — Все равно отберут: время военное. Да ты, друг, не унывай, не огорчайся, — продолжал он, приметив растерянное выражение в глазах мужика. — Я в обозе посмотрю. Может, что-нибудь найду для тебя. Мы ж твои защитники. — Он усмехнулся. — Помогать надо… Ну-ка, налей.

Четверть быстро пустела. Хайло придвинул сало к себе, но Щусь так толкнул его локтем в грудь, что тот поперхнулся.

— Эх, милый, — откровенничал Левка, обращаясь к хозяину, — вот я сейчас у тебя сальца просил, А знал бы ты, как я недавно еще жил. Чего-только не было! И коньяки и ликеры всякие.

— А что это — ликеры?

— Ну вина такие. Не самогон же пил.

— Та-ак. Значит, теперь плохо живете?

— Да народ тут у вас вредный какой-то. Плохо поддерживают нашего брата. Вот на Киевщине мужики нам даже коней давали.

Хозяин насторожился и со скрытой враждой посмотрел на своего собеседника.

— Это какие же мужики? — спросил он. — Трудящему крестьянину коня своего отдать — легче живому в гроб лечь, чистый разор!..

В окно постучали. Чей-то голос сказал, что батько Махно приказал выступать. Левка Задов сделал знак Хайло. Тот встал, взял свое оружие и вышел во двор.

Щусь тоже поднялся.

— Вот, друг, какие дела, — говорил Левка, допивая из чашки и похрустывая огурцом. — Заехали, закусили и снова в бой! А за кого? За тебя!

— За это, конечно, мы вам благодарные и век будем бога молить. Только… — мужик оглянулся, услышав во дворе подозрительный шум. Он ахнул и, как был без шапки, выскочил за дверь.

— Ну что ж, будем и мы собираться, — спокойно сказал Левка Задов. Он встал и подошел к сундуку, стоявшему у противоположной стены. — У вас, хозяюшка, нет тут оружия? — спросил он, деловито показывая ногой на сундук.

В эту минуту дверь распахнулась, и в хату вбежал хозяин.

— Ой, ратуйте! Ратуйте, добрые люди! — закричал он, то хватаясь за голову, то прижимая руки к груди, — Коня! Коня со двора увели!.. Все берите! Голову рубите! Только коня не берите!.. Отдайте, отдайте коня! — Он упал на колени.

— Ну чего орешь, дура?! — Левка схватился за шашку. — Разве мы так взяли? Мы ж тебе свою кинули.

— Куда я, с этой худобой? Она ж на ногах не стоит! Завтра подохнет! Отдайте! Добром прошу! Отдайте коня!

— Дай ему! — сказал Левка Щусю. Тот молча замахнулся карабином.

— Защитники! Какие вы защитники?! — в исступлении крикнул мужик, поднимаясь с колен и с ненавистью в круглых глазах смотря на страшное лицо палача. — Бандиты вы! Грабители! Голову сняли… Как я без коня?! — Рыдая, он бросился к печке, где в закуте виднелся топор, но не успел добежать: сильный удар в затылок сбил его с ног.

С улицы донесся быстрый конский топот. Потом где-то вдали послышались частые выстрелы. За окнами с криком «Полундра!» мчались в рассветном тумане какие-то всадники. Левка взглянул на голосившую бабу и в сопровождении Щуся выбежал вон…

В селе возник сильный бой. Совсем рядом выбивал пулемет. Глухо рвались гранаты. Ударила пушка. То первая бригада 14-й дивизи настигла махновцев. С тяжелым топотом, так что дрожали стекла, по улице прошла на рысях большая колонна. Прогромыхала артиллерия. И вдруг все затихло-Рассветало. Над дальней рощей выплывало в тумане багровое солнце. Со всех сторон собирались к селу казаки. Кто ехал верхом, кто тянул в поводу приставшую лошадь. Скрежеща колесами по мерзлому снегу, подъезжали шагом пулеметные тачанки. Над лошадьми вился сизый пар.

Начдив Пархоменко сидел на могучем жеребце и смотрел на подходившие эскадроны и думал о том, что надо изменить план боевых действий: банда Махно и на этот раз ушла от преследования. Неотступная погоня подорвала силы группы. В эскадронах осталось меньше половины боевого состава. Это обстоятельство крайне удручало Пархоменко. При отъезде Ворошилова и Буденного в Москву, на съезд Советов, он обещал им ликвидировать Махно в кратчайший срок, но операция затягивалась, а полки таяли на глазах.

— Ну, что будем делать, Александр Яковлевич? — спросил, подъезжая, комиссар Беляков.

Пархоменко взглянул на моложавое, с мелкими чертами лицо Белякова.

— А что будешь делать? Смотри, совсем кони становятся. — Он показал на спешенных бойцов.

Один из них с силой тянул лошадь за поводья, в то время как другой подгонял ее ножнами шашки. За ними шли еще несколько пеших.

— Следовательно, дневку назначим? — предложил Беляков.

— Придется. — Пархоменко оглянулся на стоявшего позади начальника штаба и распорядился о днёвке.

Черноглазый Мурзин, отпустивший для солидности усы, вынул полевую книжку и, не слезая с лошади, стал писать приказание.

— Ну что ж, следовательно, нужно и нам отдохнуть, — сказал Беляков. — Поедем, Александр Яковлевич. Вон наша квартира, — показал он в глубину улицы, где у одного из домов краснел на пике значок.

Спешившись у высокого крыльца. Пархоменко, Мурзин и Беляков вошли в просторную хату. В передней комнате никого не было, кроме маленькой девочки, которая при виде вошедших посмотрела на них испуганными глазами.

— Здравствуй, хозяюшка, — шутливо сказал начдив. Девочка потупилась. Пархоменко, очень любивший детей, скинул бурку, бекешу и, пообогревшись, подошел к девочке.

— Как тебя зовут-то? — спросил он, нагибаясь.

— Васенкой, — глядя исподлобья и отворачиваясь, прошептала она.